*Мы изменили имя нашего героя

Нашего героя зовут Данил*. Ему 29 лет. Ещё с детства он начал говорить своим родителем, что он мальчик. Данил т*человек, который не успел совершить переход до принятия трансфобного закона. Когда закон обсуждался Данил был в тюрьме, а, когда вышел, закон уже был принят.

*Мы изменили имя нашего героя

Нам важно рассказать историю Данила. Историю т*человека в тюрьме, историю человека, который получив физическую свободу, оказался лишенным свободы самоопределения, историю человека у которого всё ещё много надежд, человека, который пообещал вместе с нами однажды пройтись по прайду.

В детстве, я был совсем маленький. В детском саду начал говорить своим родителям и друзьям, что я мальчик. Родители, конечно, очень плохо к этому отнеслись. Запретили мне так говорить, называть себя в мужском роде, или мужским именем. И я на какое‑то время замолчал, перестал говорить об этом. А когда переехал от родителей, я тогда уже был подростком, перестал скрывать и снова заявил о себе как о транс*парне.

Тюрьма

Данила осудили по статье 228 УК РФ и дали 8,5 лет. Очень большой срок, особенно когда ты молод.

Ну, это было связано… банальная история с наркотиками. Я был осужден по 228 статье. Употребление, хранение в крупном размере. Я не знаю, как считается, крупный размер. У меня было 3 грамма. И вот, пожалуйста. Когда речь идёт о химических веществах, неважно, 3 грамма или 300. 3 грамма — уже крупный размер и срок, соответственно, большой. Мне дали 8,5 лет.

Считаешь ли ты, что статья, по которой ты был осуждён, нужна или вообще может существовать в нынешней форме?

Она нужна, но должна быть справедливой. Кого по ней сажают? Тех, от кого всё это идёт, все эти наркотики, все эти крупные размеры, их никогда не посадят. Сажают для видимости: вот мы боремся с наркотиками, вот посмотрите. Там куча детей: 20 лет, 18… Очень много молодых девчат. Статья должна существовать, чтобы люди массово не умирали от наркотиков, но должна быть справедливой. Даже у меня был случай. То есть со мной была женщина в СИЗО, у неё было 4 тонны марихуаны. По этой статье, как будто, если у тебя есть деньги, ты не будешь сидеть, у тебя нет денег — ты будешь сидеть. Всё. Сколько молодых людей сидит за несколько грамм по десятке лет… Я не считаю, что это правильно.

От действий Данила никто не пострадал, у его преступления не было жертв. Сама группа преступлений без потерпевших очень спорная, а часто и просто репрессивная. Например, статьи о пропаганде или фейках об армии используют как репрессивную меру, люди сталкиваются с административным или уголовным преследованием, хотя пострадавших от действий таких “преступников” — нет.

Данил сидел в женской колонии. Хоть после сепарации от родителей он перестал скрывать свою идентичность, поменять документы он не успел. А единственный переход, который у него был — социальный. Мы спросили у Данила сталкивался ли он с трансфобией и насилием в период заключения.

Ну, на самом деле, всё не так страшно, как кажется. И тюремная администрация, и осужденные обращались ко мне в правильном роде, используя правильное имя. С этим не было проблем, в чём‑то было проще, чем на воле. Да, были какие‑то проблемы, связанные с каким‑то официальным общением. Случались всякие проверки. На построении нужно было два раза в день паспортным именем представляться. Ну, я старался говорить какую‑то невнятную белиберду. Им главное, что ты что‑то отвечаешь и выходишь из строя. На самом деле не так всё плохо, как я себе представлял, и именно в плане гендерной идентификации у меня не было проблем. Представлял так же, как в фильмах: издевательства, всякое такое. Сначала думал, как я сообщу, как я представлюсь. Казалось, будет очень сложно. Но нет. Были, конечно, осужденные, или там администрация колонии, которые не понимали, пытались исправлять: типа ты не он, а она. Но их было меньшинство.

В колонии знали о том, что Данил т*мужчина. Мы были поражены его смелостью. Вот как он сам вспоминает процесс каминг‑аута перед администрацией и другими осужденными:

Я сначала пытался скрывать, потому что меня напугали всякими историями: мол, если я сразу раскроюсь, то у меня будут большие проблемы с мусорами и осужденными. А потом понял, что не смогу скрывать и притворяться, называться не своим именем. Ну, я и сказал, что вообще‑то, я он, и я Данил. Большинство, на удивление, просто сразу согласилось. Сказали: «Да, всё понятно. Окей, привет, Даня». Проблема в том, что тюрьма — это очень замкнутая, маленькая территория. А у нас была очень маленькая колония. И да, было неприятно, когда на всю эту колонию кто‑то из этих, скажем так, не очень положительных людей начинал кричать: «Да, это не парень, это не парень, вы что, блядь, все с ума посходили?». Я не обращал на это внимания. Потому что и мои друзья, близкие и даже кто‑то из администрации, приняли меня нормально. Я думал, будет хуже, будет страшнее. Кто‑то из администрации пытались исправлять, которые были против, возмущались: «не говори о себе он». Но прям какого‑то морального давления не было. Тем более, я там сидел давно. Поначалу было сложнее, а потом ко мне уже привыкли, я сидел уже который год, все меня знали. Администрация поначалу не принимала, а потом со временем уже и они привыкли, и всё нормально было. Под конец, так вообще, даже от тех, кого я не ожидал, от мусоров, например, слышал: «Дань, ну, чё, как дела? Скоро освобождаешься?». Мне так приятно было. Многое зависит именно от людей на местах. Есть очень неприятные мусора, которые относятся просто ужасно. Ты для них не человек, они к своей сторожевой собаке относятся лучше, чем к тебе. Они даже не понимают/не думают, что ты такой же как они в принципе. И ничего прям ужасного ты не сделал, на твоём месте волей‑неволей может оказаться каждый. Но были и адекватные человеческие отношения. Не то, что там какие‑то близкие или дружеские, но в принципе, неплохие, когда к тебе не относились как к животному.

В закрытых учреждениях с раздельным проживанием мужчин и женщин (интернаты, монастыри, колонии) часто фиксируется гомосексуальное и/или квирное поведение. Люди вступающие в подобные отношения могут не быть квир*людьми. Часто этот феномен называют ситуативным гомосексуальным поведением. Вот что Данил вспоминает из своего опыта:

Каждый за себя скорее, были даже какие‑то приятельские отношения, но именно сообщества какого‑то, тесных связей не было даже среди квир*людей. Было такое, что гетеросексуальные люди просто от одиночества заводят, так сказать, однополые отношения. Многие девчата заезжают и начинают вот такое. Кто‑то даже начинает представляться как он, и всё такое. А потом выясняется, что на самом деле это не т*человек, а просто так удобно в тюрьме. На самом деле очень обидно, и цирк этот, я не понимаю.

Сложные общественные и личные события застали Данила в изоляции. За это время случились: пандемия коронавируса, война, массовые протесты и новые репрессии. А ещё смерть отца Данила.

Отстранённо очень это всё ощущалось. Ну, кроме смерти отца, это было тяжело пережить: как это, выйду я, мы там с ним не встретимся? Это лично затронуло меня. А всё остальное… Во‑первых, мы же очень мало информации получали извне. Ну мизер просто. Крупицы информации доходили до нас. Даже ковид… У нас был ковид в колонии, но никто не знал, что от этого люди умирают. Потом уже узнали, что, оказывается, у этого ещё и смертность была, когда ковид уже прошел. Да есть какие‑то там телевизоры, там, новости, которые включают на полчаса когда у тебя какие‑то дела свои. В тюрьме очень быстро надо всё успевать. Знали, что война началась, но все так отстранено, далеко, непонятно. Масштабы тоже никто не понимал. Там огромный недостаток информации, поэтому реально есть оторванность от внешнего мира.

Романтические отношения в тюрьме

А они были. И даже очень поддерживали нашего героя. Несмотря на свою специфику, они были небольшим кусочком нормальности. Влюблённости абсолютно неведомы высокие стены, решётки и колючая проволока.

Начинается всё с записок: типа, давай познакомимся, давно хотелось подойти… В общем, кто на что горазд. Бумажные записки, других вариантов там нет. Их передают из рук в руки, либо через посредников. Там есть всякие шестёрки, через которых можно передать записку. Я редко знакомился первым, в основном, девочки сами. В тюрьме немного, на самом деле, таких вариантов: людей нетрадиционной ориентации или, тем более, трансгендеров. Как‑то я сидел на лавочке после работы. Работа там была, конечно, адская. Мы работали чуть ли не сутками. Так вот, была уже ночь, часов, наверное, 12, я сидел на лавочке, курил. Подходит девочка, суёт мне записку и убегает. Стесняется, видимо. Открываю записку, а там: «Давно на тебя смотрю, давай познакомимся. Меня зовут Маша.» Я тоже пишу записку: «Давай познакомимся. Без проблем.» Отношу лично в руки, я же запомнил девочку, отдаю. Ну вот так и начали встречаться. Там, в принципе так же всё происходило, как везде: какие‑то подарочки, милота всякая. Главное, чтобы это не видели. Конечно, там проблемы с интимным планом. Это достаточно тяжело провернуть, везде осужденные, просто сложно выбрать момент, время. А так, я бы не сказал, что проблемы были. Осужденные, нормально такое воспринимают. Очень помогает, когда ты в отношениях. Какое‑то, эйфорическое состояние накрывает, это очень поддерживает. В тюрьме время от времени начинается разное: и скучно, и грустно, начинаешь думать о доме. О доме там думать категорически нельзя. Начинаешь гонять всякие мысли о свободе, которые тоже нельзя гонять, потому что ты себя накручиваешь, а сделать ничего не можешь. А в отношениях ты думаешь о своей девушке, и, как бы не заморачиваешься, по поводу того, что ты сидишь в тюрьме, и всё плохо. Это огромный плюс, огромный фактор поддерживающий. Самые длинные отношения в колонии были год. Ну, в основном два‑шесть месяцев. У меня был очень большой срок, девушки освобождались, ничего с этим не поделаешь.

Запрет перехода

Данил хотел сменить документы после освобождения, но его планы были разрушены. Он узнал о законе, запрещающем трансгендерный переход, когда был в тюрьме. А когда вышел, закон уже был принят.

Я даже не поверил. Ну как так? Это было неожиданно. Я растерялся, не знал, что делать. Сложно прокомментировать, на самом деле. Это было просто смыслом жизни, тем, чего я хотел в жизни — стать, наконец, самим собой полностью. После запрета просто не знал, зачем жить, какой теперь во всём этом вообще смысл. Даже если смогу уехать, это будет только через восемь лет. Мне сколько уже будет? Почти тридцать восемь. Уехать сейчас я тоже не могу. Ну, потому что судимость… Если есть неснятая судимость, она примерно равна сроку. В это время я не могу уехать из тюрьмы. Ой, из страны, извините. У меня был большой срок. Поэтому я не смогу уехать примерно 8 лет. Мне кажется, ничего немизменится. Есть какие‑то обходные пути, снять судимость, что‑то такое. Ну, пока как бы… По‑моему, не очень реальные варианты. Здесь нужны деньги. Ну, если, конечно, всё не изменится к лучшему раньше. Ну, это чисто так, в надежде.

Освобождение и жизнь на свободе

После 8,5 лет в колонии, оказаться на свободе — ещё одно испытание. Даже к привычным вещам, которых ты был лишён, приходится адаптироваться. Это тяжёлый для многих процесс. Данилу пришлось столкнуться и с общей растерянностью от того, что он теперь свободен, и с поменявшейся из‑за войны реальностью, и с трудностями встраивания в общество.

Кому‑то год нужен был для адаптации, люди вообще год не выходили из дома и не знали, как себя вести в обществе. Им было тяжело с людьми, с тем, как изменился мир, если кто‑то сидел долго. Не говорю про тех, кто отсидел год или два. Когда вышел, казалось, что вот есть я, а есть остальной мир. И что я какой‑то другой, я хуже. Не знаю. Да, было сложно. Первые месяцы я не особо хотел куда‑то выходить. Но пытался себя заставить. В конце концов взял себя в руки. Сложнее всего было находиться в обществе, находиться в большом скоплении людей, ходить куда‑то. Первое время со мной мама везде ходила. Чтобы как‑то мне было проще. Но потом я думаю: «Дань, ну ты чё? Ну, кто знает, есть до тебя дело? Успокойся, расслабься, не думай об этом.» Ну, короче, самовнушение мне прям помогло. Не получается у меня и с нормальной работой. Я сходил на курсы, отучился. Заставил себя туда пойти, хотя я знал, что там будет группа, там будут люди, надо будет общаться, разговаривать о чём‑то. Но всё ещё не могу себя заставить пойти работать с людьми. Выбираю какую‑то подработку, где я не буду контактировать, разговаривать с другими. На самом деле, всегда был интровертом. Ну, как‑то это очень после тюрьмы обострилось. Чем меньше контактов, тем лучше получается. Вот. Из хорошего: у меня отличные отношения с матерью. Лучше, чем до тюрьмы, кстати. То ли она изменилась, то ли я, не знаю. Мы прям хорошо ладим с ней. У меня есть девушка, так что… всё не так плохо. В каких‑то рабочих моментах мне приходится представляться деднеймом. А ещё у меня есть отчим, и мне приходится с ним разговаривать… в другом роде. Это немножко меня угнетает, я стараюсь как‑то обходить такие моменты. На улице ко мне в основном обращаются правильно. Не всегда, конечно, бывает, ошибаются. Из‑за того, что я не сильно высокий и всё такое. Но это, на самом деле, не очень часто происходит. Что меня радует, я думал, хуже будет.

Отношение к квирам в тюрьме на свободе

Данила посадили, когда в силе был только закон о запрете пропаганды среди несовершеннолетних. За 8,5 лет дискриминационных законов стало больше, а положение квир*сообщества только ухудшилось. Мы наблюдали за этим процессом, постепенно привыкая к происходящему. А наш герой, после изоляции вдруг оказался в совершенно новой реальности, где теперь ты если не квир*пропагандист, то экстремист.

Когда я ещё был на воле, был только закон о запрете пропаганды среди несовершеннолетних. Потом, когда вышел, увидел, что ненависти, агрессии, вот этих законов стало в разы больше. Очень многое изменилось в плохую сторону. Про запрет… да, прям растерялся сначала, очень сильно расстроился. В тюрьме ходили уже слухи, кто‑то что‑то с воли услышал, что запрет на ЛГБТ, что‑то такое. Я не верил. Думал, нельзя же верить. Вышел, прочитал, что да, на самом деле, всё очень серьёзно. Всё изменилось колоссально. В интернете столько агрессии, столько ненависти, столько неприязни. Правительство вбило это в голову людям, а они верят, ведутся, реагируют как на команду “Фас”. Дали объект — ЛГБТ, квир, и все набросились. Раньше этого не было абсолютно. Ну может, какие‑то отдельные моменты, отдельные ненавистники. Но в таком количестве, масштабе, такого стадного инстинкта не было. Куда ни зайду, вижу эту агрессию, причём однотипную, надуманную, вбитую голову. Эта ситуация очень меня разочаровала. Даже в тюрьме такого не было. Там было всё намного лояльнее в этом плане, спокойнее. Я не ждал такого на самом деле. Есть стереотип, что в тюрьме одни злодеи. На самом деле нет. Но люди там знают, что такое когда тяжело, когда какая‑то беда. И не следят, с кем ты спишь, да как ты, что ты. У них там у каждого своя беда, и они в основном погружены в это. У каждого своя проблема, у каждого своё стремление. Кто‑то хочет выйти пораньше… Им не до ненависти, так скажем. Есть, конечно, индивидуумы, кто прям там следит за чужой жизнью там и пытается захейтить. Но их там реально очень мало. С одной стороны, в тюрьме ты всегда знаешь, что этот мир, в котором ты живешь, ненормален, так жить нельзя. Не все это понимают, кто‑то привыкает. Но человеческие отношения, скажу сравнительно, они лучше, чем здесь на свободе. Там всё равно меньше агрессии, меньше злобы, там больше взаимопомощи, да, и какой‑то человечности по отношению друг к другу.

Про будущее

Даже после всего пережитого Данил сохраняет надежду на будущее и строит какие‑то планы. Мы хотим верить, что у Данила всё получится и после всех трудностей его жизнь будет “как на картинке”, которую он сам себе выберет.

Я надеюсь, что у меня всё получится, что я смогу сделать переход. Надеюсь на лучшее, что у меня будет надежда, окошко. Я буду искать, стараться до последнего. Радость, я, конечно, нахожу. У меня есть друзья, у меня есть прекрасная мама, есть девушка, они дают мне поддержку во всём. Я бы хотел уехать. Возможно, в Америку, сделать переход лучше всего там. Может быть я не прав, но там в этом плане хорошие специалисты. А может, не в Америку. Я никогда особо не любил мою страну. Может, это и плохо, но меня она тоже не любит…
Хотел бы жениться, скорее всего. Детей я не хочу. Хотелось бы, чтобы всё было как на картинке.

P. S.

Крапива любит юбки, а ещё все авторы Крапивы ходили по прайду в юбках. Вот и Данила мы спросили, не пройдется ли он с нами, случись такая возможность. Чтобы квир*мужчин в юбках на прайде стало на одного больше.

Ну, по прайду может быть. Если когда‑нибудь, знаешь, я попаду на прайд наконец, без вопросов. Ну, я вообще юбки не ношу. Но ради прайда чего не сделаешь.

P. P. S.

Я бы хотел сказать, что главное в любой ситуации оставаться человеком. Неважно, какой ты ориентации, гендер неважен, главное оставаться человеком. Просто многие теряют эту часть себя, и вот её уже реально не вернуть. Главное — оставаться собой в любой ситуации. Ну, я не знаю. Как бы я там не относился к России, мне на самом деле кажется, все равно есть шанс. Я‑то в это очень верю, что тут всё равно всё будет по‑другому. Наверное, как и большинство людей. Всё равно какая‑то вера остается. Что в итоге будет нормально и хорошо для нас, для всех.