День молчания

12 апреля по всему миру проходит акция «День молчания». Это мирный протест против дискриминации по признаку СОГИ и преступлений на почве ненависти.

Но, если ты квир в России, днём молчания становится буквально каждый твой день. Поэтому нам кажется, что «Day of Silence» — это хороший повод начать говорить.

От редакции

Привет. Мы не ожидали, что на нашу просьбу откликнется столько людей. Сообщений набралось так много, что мы не смогли опубликовать их все. Но прочитали каждое. Спасибо вам.

Мы чувствуем, насколько вам больно. Обнимаем всех. Даже когда совсем невыносимо, помните: у вас есть квир-коммьюнити, и вы — важная его часть. Нас много, и мы стараемся поддерживать друг подруже.

Не бойтесь обращаться за психологической или экстренной помощью. ЛГБТ‑сеть, Выход, Сфера, Эгида, Справимся вместе, Центр Т, СНеГ и многие другие организации доступны для квиров, оказавшихся в беде.

Крапива тоже всегда рядом, и делает для вас то, что может: пишет тексты, предоставляет площадку для высказывания и высмеивает происходящий пиздец, потому что кто ещё, если не мы?

Наша просьба: не молчите и после «Дня молчания». Да, говорить от своего имени сейчас опасно. Но Крапива готова публиковать ваши истории анонимно. Быть видимыми друг для подруже важно.

Дисклеймер

Крапива собрала истории квиров о молчании, невидимости и боли. Ники авторикс во имя безопасности заменены на буквы. Все буквы выдуманы Кириллом и Мефодием. Все совпадения случайны.

Быть квиром в России — бояться использовать свои актуальные и комфортные местоимения, особенно в незнакомой среде.

Х. — зи/они

В. — она/её

Мои первые отношения с девушкой начались в 2013 году, в год, когда приняли первый закон о гей-пропаганде. Я была молода, внушаема, зависима от мнения других, зависима финансово от родителей. Я понятия не имела, что такая любовь как моя вообще бывает, я была напугана. В итоге внутренняя гомофобия получила подтверждение во внешней гомофобии. И я очень много лет жила в страхе рассказать о своей ориентации даже друзьям, даже самым близким.

Я очень общительный человек, но через несколько лет я обнаружила, что у меня больше нет друзей и мои отношения с семьёй полностью разрушены. Я изолировала себя сама тем, что просто не могла признаться ни другим, ни себе. А когда я набралась смелости, чтобы начать выходить из своей скорлупы, маленькими шажками быть более откровенной с миром и людьми о своей личной жизни, случилась война и следующая череда гомофобных законов. Только в этот раз в моём сердце нет гомофобии, поэтому ни одна чиновничья скотина не может заставить меня чувствовать себя ущербной и недостойной любви, близости, дружбы, счастья, карьеры.

Я очень злюсь на всё, что происходит. Но я больше ни одному закону и ни одной мысли в своей голове не позволю забрать у меня право на счастье. Я чувствую себя сейчас свободнее, чем когда‑либо. Потому что свобода — это свойство личности, а не вещь, которую кто‑то может забрать или испортить.

И. — он/его

Мне очень стыдно, что я ничего не делаю против войны, против произвола властей, против политических дел. Я не скрываю свои убеждения от людей в своём кругу общения. Ходил ставить подпись за Надеждина и портить бюллетень на выборах, но меня не покидает ощущение, что все мои действия бесполезны. Я боюсь, что попаду под репрессивную машину, мне страшно проявляться, хоть и в то же время хочется. Недавно пошёл в универ в носках с шестицветной радугой, было тревожно. На какое‑то время ощутил чувство субъектности, но оно быстро прошло, а за ним горькое осознание: единственный протест, на который я способен, — выйти из дома в “незаконных” носках.

А. — он/они

Я испытываю сильную дисфорию, некоторые со стороны безобидные вещи — как ножом по горлу. Не могу слушать свой голос. От отражения в зеркале диссоциация. Я взрослый и работающий человек и вынужден это скрывать даже перед относительно близкими людьми. «Просто устал». «Немного голова болит». «Нужно побыть одному». Я бы хотел узнавать себя в зеркале и быть собой, и чтобы другие видели настоящего меня, но сейчас это невозможно. Меня переполняет печаль, и я даже не могу ей поделиться ни с кем.

Л. — он/она/они

Я так устал молчать. Я просто хочу спокойно говорить о том, кто я, употреблять удобные мне местоимения и быть счастливым. Я не могу жить в стране, где за любовь и самоопределение готовы засадить за решётку, это мерзко. Шлю всем таким же как я любовь и поддержку, когда‑нибудь это закончится, и мы заговорим о себе громче, чем когда‑либо.

Быть квиром в России — прятать все “квирные” проявления, когда находишься в пространстве с незнакомыми людьми.

Х. — зи/они

? — вы/они

Пишем то, о чём обычно не можем говорить: как нас заебало, что наши местоимения считаются самыми-самыми НЕКОМФОРТНЫМИ И НЕУДОБНЫМИ для ДРУГИХ людей!!!!! Сколько раз мы слышали и слышим, и особенно в квир-сообществе, что обращаться на вы/они ( т. е. просто как будто к группе людей) людям странно и непривычно. Они постоянно нас мисгендерят!! И забывают про это! Мы уже ужасно устали поправлять людей, каждый мисгендеринг больно бьёт по нам. И это очень часто исходит от самих транс∗людей, представляете!! Мы сами относимся к ним, и у нас есть много транс∗персон в окружении. И ЭТИ люди также очень часто ошибаются и говорят, что не привыкли. И раз за разом продолжают ошибаться... Уточним, что наши местоимения связаны с тем, что мы ДРИ‑система. И местоимения вы/они буквально для нас значат, что люди обращаются к нам как к группе альтеро_в, кем мы и являемся. А не к одному человеку, синглету, не ДРИ‑системе. Но ведь людям вокруг даже не обязательно изучать это, знать почему. От них только требуется уважение к нашим местоимениям, но это мы получаем очень и очень редко. Как же больно, как же тяжело существовать отбросами ДАЖЕ в родном квир-сообществе… Это, конечно, уже не говоря о семье, работе и т. д.: там мы никогда не собираемся раскрывать о себе эту информацию, — это просто небезопасно. Семья до сих пор периодически мисгендерит нас относительно нашей трансгендерности… А ещё ужасно неприятно, когда в опросах или официальных формах или, в общем, где угодно обращаются к заявителям «на ты». Во-первых, для нас это просто неуважительным кажется, потому что я этих людей не знаю. А во-вторых, это ещё ужасно перекликается с нашими местоимениями. Даже тут вы обращаетесь к заявителям «на ты». Но мы же вас не знаем, и вы нас не знаете. Это очень некомфортно, для нас это нарушение границ. И туда же весь этот «дружеский стиль общения» на работе. Просто тошнит от этого...

М.

Я бисексуальная персона. У меня есть парень. Каждый раз с коллегами или малознакомыми людьми, когда заходит речь об отношениях или том, кто мне нравится, мне приходится скрывать, что мне нравятся не только парни, что я часто засматриваюсь на девушек, восхищаюсь их красотой и силой. Никто, кроме друзей, этого не знает.

Я боюсь осуждения. Внутри сообщества я, наоборот, редко говорю о своих отношениях. Тоже из‑за страха осуждения. Как только я прочитала ваш пост, мне вспомнился приём у психотерапевта в больнице. У меня тогда упала продуктивность на работе, начались тревожные мысли, я плохо спала, и решила обратиться за помощью к врачу. На приёме меня спрашивали, чего я боюсь так сильно, ведь у меня есть отношения, работа, меня никто не трогает. Я пыталась объяснить, что меня волнуют принимаемые законы, и я боюсь за своё будущее, но не смогла сказать, что я бисексуальна. Тогда я чувствовала себя паршиво, будто мои чувства обесценили.

К. — он/его

Молчать приходится о многом. Я трансгендерный парень и год назад сменил документы. Теперь я стараюсь нигде не светиться. Перестал красить ногти. Красить волосы в яркие цвета, носить платья и юбки. Не могу ходить со своими друзьями-парнями, держась за руки, ни по улице, ни в общественных местах. Стараюсь носить меньше милых вещей, особенно моего любимого розового цвета. Если вдруг кто‑то спросит, гей ли я, уверенно отвечаю, что я «нормальный». Если дело дойдет до драки или полиции, я не смогу себя защитить.

Быть квиром в России — удивляться, когда находишь точно таких же персон в одном пространстве.

Х. — зи/они

? — она/её

Я молодая девушка, пансексуалка. Сегодня мне приходится постоянно скрывать свою ориентацию, не говорить о своих вкусах в литературе, музыке, скрывать свою политическую позицию. Молчать об этом всём приходится в общении с родителями и другими родственниками, с любыми людьми, чья позиция мне не понятна на 100%. Очень страшно осознавать, что человек может отвернуться, узнав о моей ориентации, страшно и горько от того, что люди меня ненавидят за то, что я есть. Страшно говорить об этом, потому что любое лишнее слово может подвергнуть опасности мою жизнь. Больно и обидно от того, что приходится молчать, но другого выхода нет.

Н.

Если задуматься, квирфобная политика государства ещё сильнее закрыла мне рот. Я не могу открыто на улице обсуждать с матерью новости наших с девушкой отношений, не могу сказать малознакомым людям, что хочу рано или поздно жениться, переехать в уютный маленький дом, где не будет никого, кроме моих самых близких людей. Не могу советоваться с врачами по поводу ГАГТ, не зная, насколько они лояльны к транс*персонам, не могу открыто говорить о себе в правильных местоимениях и поправлять людей, если мисгендерят. Туда же отправляются просьбы не деднеймить — страх быть избитым или посаженным в тюрьму за выдуманную пропаганду заклеивает рот намертво. Мне повезло с семьёй, насколько это вообще возможно, повезло с друзьями, прекрасным сообществом ЛГБТК+ в РФ, но ничего не могу сделать с политикой государства. По крайней мере, пока. Желаю всем быть собой, когда это безопасно. Держитесь. Самое тёмное время перед рассветом.

А.

Я полиаморная бисексуалка. У меня есть два любимых человека и въевшаяся на подкорку привычка никогда и ничего не говорить о своей личной жизни. Даже людям, которые вроде бы френдли (вдруг они квир-френдли, но не поли‑). Даже друзьям, которые и так всё знают и сами квиры. Слишком привыкла. Один из моих партнёров — мужчина, мы в официальном браке, и говорить о нём может быть безопасно и даже социально одобряемо. Но если я упоминаю о своём муже и молчу о любимой девушке, то это ощущается как предательство по отношению к ней. Поэтому я не говорю ничего. Мне так противно и мерзко каждый раз, когда я хочу рассказать о каком-то сексе, связанном с партнёрами и использую слова «один человек», «подруга», «люди из моего круга общения» или вообще безличные и пассивные конструкции. Я решаю быть открытой, я общаюсь с многими френдли людьми, но каждый раз мне как будто замораживает язык, и я просто не могу сказать. Обычно я молчу. Не рассказываю о смешных случаях, о планах на выходные, об опыте отношений. Говорю «мои кошки», «я живу», «у меня дома». Не наши, не мы, не у нас. Это больно. И это уже просто привычка, которая так глубоко укоренилась в моей речи, что я продолжаю так делать даже с людьми, которые точно безопасны, добры и близки. А если всё же решаюсь сказать — то это большой стресс, серьёзный каминаут, каждый раз, с каждым новым человеком. Я решила вести Инстаграм, ничего не скрывая, и всё время боюсь, что его найдут или коллеги, илистуденты (я преподка), или родственники. У меня разные мэйлы для работы и для соцсетей, нигде нет фамилии, нигде не привязан телефон (если это возможно), во всех соцсетях разные ники, чтобы при случайном обнаружении одной нельзя было найти другие. Это моя главная отдушина, которая сильно помогает, потому что жить в постоянном молчании невыносимо.

Т. — она/её

На самом деле я о многом кричу. Ещё полгода назад я и подумать не могла, что буду писать нечто подобное, потому что я не испытывала особой потребности в дополнительной огласке. Мне во многом повезло: я не столкнулась с внутренней гомофобией, рано заявила о себе друзьям и семье и прошла путь от непонимания до принятия, практически не столкнувшись с открытой агрессией. Если бы не истории вокруг меня, я бы жила в прекрасном мыльном «Если быть осторожной, то и жить можно» — таким был мой девиз. Но в этом году я переехала в большой город. Многие, живущие здесь, считают, что так безопаснее: чем больше город, тем мельче ты, и проще скрыться. Но это не совсем так, ведь большой город равно много разных людей, а значит и шансов на агрессию больше. В своём маленьком городе я могла спокойно говорить о своей квирности, заведомо зная путём сарафанного радио кто плохой, а кто хороший, кому можно доверять, а кому не стоит. Здесь мне приходится быть намного осторожнее. В моём городе мало кто из гомофобов мог случайно понять символику, а тут шансы выше. Так что, я перестала носить всё связанное с квирностью ещё до принятого закона об экстремизме. Ну и самое главное: у меня начались первые WLW‑отношения И тут я поняла, о чём все говорили. Я не могу поцеловать свою девушку на улице без риска, даже самый лёгкий контакт, вроде слишком близких объятий, может быть опасен и это уже было нами проверено. Многие парные вещи и мероприятия нам недоступны. Её родители навряд ли когда‑то узнают о нас, а если и узнают — я стану их мишенью, потому что они работают в органах. И это я не говорю про базовые вещи вроде: а что если она заболеет и меня не пустят к ней в палату? В наших реалиях, к сожалению, приходится молчать и о взглядах. Есть так много тем, обсуждая которые, мне приходится использовать эвфемизмы, осторожничать, и это ужасно. Каждый свой творческий и рабочий проект мне приходится проверять через призму цензуры. Причём цензура двойная. С одной стороны, я не хочу сесть или вляпаться в неприятное дело, с другой, я всё ещё не хочу говорить в пользу того ужаса, что сейчас происходит. Приходится искать серую зону, в которой я не обманываю ни себя, ни других. Но часто, в процессе этих поисков, желание что‑то делать пропадает. Ваш проект, как и многие другие (ЛГБТК+, антивоенные и т. д.) — это глоток свежего воздуха. Пока они есть, квиры есть, и проблески свободы тоже есть. Я надеюсь связать свою дальнейшую жизнь и карьеру с этой борьбой, потому что, как мне кажется, это то единственное, что я сейчас по‑настоящему могу делать, чтобы этот проблеск не пропадал. Желаю вам успехов, сил и свободы. Спасибо за то, что вы делаете.

Быть квиром в России — снижать яркость экрана, когда едешь в транспорте и читаешь квирные новости.

Х. — зи/они

?

Тяжело бывает сдержать в себе то, чем хочется поделиться с самыми родными, — ориентацией, но приходится утаивать в силу их гомофобии. Около полутора лет назад осознала, что я бисексуальна. Принимала не так долго и мучительно, как бывает у других, потребовалось чуть больше недели, чтобы осознать, вспомнить эпизоды из жизни, какие‑то предпосылки в детстве, ну, и девушек, которые мне нравились именно как девушки и будоражили разум, будь то знакомая/подруга или человек из интернета или телевизионной программы. За это время я открылась трём подругам, но даже для этого мне предстояло прощупывать почву, незамысловато задавать вопросы об их отношении к ЛГБТК+сообществу. Когда проходили эти три разные беседы, мне становилось гораздо легче и комфортнее, даже чувствовалась какая‑то окрыленность, в организме сразу что‑то менялось. И вот это желание открыться, которое в какие‑то моменты, становится навязчивым, нагнетает. Например, перед сестрой. Ведь я знаю, что огромная часть российского общества гомофобна (и сестра вполне). Даже прежде чем лайкнуть в инсте рилс на тему бисексуальности или сохранить себе что‑нибудь в галерею, я обдумываю это. А потом думаю, блин, ну если попадусь или подвергнусь в каком‑то случае обыску, просмотру телефона — это, конечно, будет пиздец лютый, но мб такова судьба. А, ну ещё, конечно, тревожит, что в современных реалиях в России я, скорее всего, не смогу встречаться с девушкой (даже если мы найдём друг друга) и не узнаю, каково это.

Ф.

Думаю о том, как каждый день, разговаривая по видеосвязи с семьей, молчу о том, насколько же я завидую своей старшей сестре. Люблю её, уважаю её мужа и в восторге от их очаровательной дочурки. И в то же время понимаю, что в глазах родных я никогда не буду лучше неё хотя бы потому, что у меня, квир-персоны, не будет мужа, почти наверняка не будет биологических детей, не будет этой красивой картинки идеальной ячейки общества. Я смотрю на сестру и радуюсь за неё, и в то же время мне больно. И я так хотела бы, чтобы родители знали об этом страхе, сказали бы, что они всё равно будут меня любить, какой бы я ни была. Но я уже столько лет в шкафу, что, кажется, никогда не смогу сказать об этом. И буду просто… молчать, как молчат тысячи из нас. Это душит. Я устала.

Э. — он/они

Каждый день мне приходится связываться с мисгендерингом, причём в своей же семье. Но они не знают этого. Они обращаются ко мне на она/её, называют меня дочкой, а в ответ приходится лишь молчать и “давить улыбку”. В один день мне так или иначе нужно будет сказать, что их младший ребёнок на самом деле сын, который к тому же любит макияж, красить ногти и носить разные украшения. Но я боюсь. Боюсь, что они не признают настоящего меня. Учитывая, что я инвалид-колясочник, они могут решить, что моя трансгендерность исходит как раз из‑за этого. Более того я боюсь, что они могут сдать меня в психбольницу, они наверняка это смогут по причине моей инвалидности. Мне страшно. Мне просто страшно. А учитывая то, что я не являюсь гетеро-персоной, я не могу даже нормально вступить в отношения, не боясь, что про это прознает моя родня. Я просто хочу куда-нибудь сбежать. Но некуда. Я в ловушке.

Быть квиром в России — понимать, что родственники тебя не примут, и уже заранее планировать побег или инсценированную смерть.

Х. — зи/они

? — они/их

Мне уже давно очень больно, и в довесок ко всем проблемам в жизни на меня навалилась моя ориентация и осознание собственного Я. Если смириться с тем, что мне нравятся представители обоих полов, было легко, то признать свою небинарность оказалось тяжелее. А когда пришло осознание… на самом деле это мало что дало, только понимание, почему же мне некомфортно в моём теле, и что в этой стране я никогда не смогу изменить его на что‑то больше для меня подходящее, не смогу обращаться к себе без привязки к биологическому полу и ожидать, что люди вокруг будут обращаться ко мне правильными местоимениями. Мне тяжело от того, что даже в сети, при анонимном общении, люди пытаются залезть мне в штаны и понять, кто я на самом деле, называют меня «маленькой девочкой, которая запуталась или пытается казаться не такой», приписывая мне ещё и совершенно иной возраст. К счастью, с оскорблениями лично в свою сторону я не так часто сталкивались, но видели много высказываний от подобных людей, как легко они смеялись, и это делало мне больно. Я устали. Я устали так жить, когда даже своей семье я не могу рассказать правду. Моя матушка — добрая женщина и постаралась принять мою бисексуальность, но иногда говорит, что надеется, я это перерасту. Хотя прошло уже довольно много лет. Об отце лучше и вовсе не говорить, часто он сводит всё к шуткам, которые опять же мне омерзительны. Я не знаю, как мне жить дальше, держа это в себе, что мне делать, чтобы стало лучше, ведь лучше не становится. Уже, наверное, три года мне стабильно становится всё хуже и хуже, за моими плечами несколько попыток свести счёты с жизнью, диагнозы от врачей и антидепрессанты, но такое ощущение, что я продолжаю скатываться в бездонную яму отчаяния. Сказать честно, я не вижу лучшего будущего. Или хоть какого‑то. Мне хотелось бы верить, что однажды придёт рыцарь на белом коне и вытащит из этого ада, а ситуация в мире мгновенно наладится, как по щелчку пальцев, но у меня не выходит верить хоть во что‑то. Я живу только попытками пережить один день. А потом следующий. Я понимаю, что хочу не смерти, а просто окончания этого ада… но не получается увидеть иной конец, кроме как прыжок с крыши. Наверное, единственное, что держит до сих пор, это две младшие сестры, и то, что я до сих пор живу с родителями, и, учитывая наличие двух детей, они не потянут мои похороны.

А. — она/её

Мне просто нужно поделиться своей историей, и мне очень страшно. В шестнадцать лет я призналась своей семье, что мне нравятся не только мальчики, но и девочки. Сделала я это перед переездом в другой город в связи с поступлением в колледж. Я думала, что со временем они смогут это принять, и всё будет хорошо, но получилось совсем не так. Они поехали за мной в город, в который я переехала, и заставили написать заявление об отчислении по собственному желанию. Меня увезли обратно домой и заперли тут. Мне было разрешено выходить только до школы и обратно (меня приняли в десятый класс в ту школу, в которой я училась девять классов до этого), также иногда в магазин. Меня запугивали, избивали, заставляли делать всю работу по дому, потому что верят в силу трудовой терапии. Сейчас мне двадцать лет, исполнилось вчера. Я совсем не вижу смысла жить. До этого времени я сбегала четыре раза и всегда меня находили, в разных концах страны. Недавно меня нашли в четвёртый раз, и вот я снова в этом месте. В этот раз, правда, я набралась смелости добраться до полицейского участка, но там мне лишь посмеялись в лицо, предложили самой сесть в камеру как участнице “экстремистского движения”. Сказали прийти, когда убьют, только тогда они будут заниматься делом о домашнем насилии. Сейчас мои родители узнали о такой “прекрасной” вещи, как конверсионная терапия, видимо, это то, что меня ждёт. Спасибо большое, что дочитали это до конца, мне нужно было кому‑то рассказать.

Быть квиром в России — мечтать переехать, даже если не представляешь своей жизни вне России.

Х. — зи/они

? — она/её

Я из маленького сибирского города, из очень религиозной семьи. Мой отчим — священник на высоком посту в церковной иерархии.

В 12 лет я впервые влюбилась, в девочку. Разумеется, вокруг меня не было никакой репрезентации, мне даже в голову не могло прийти, что можно где‑то поискать информацию. Я боялась. Только два года спустя, когда я снова влюбилась и снова в девушку, я решила поделиться с самым близким человеком — с мамой. Разумеется, она не была счастлива, взывала к богу и рыдала на коленях. Влияло и то, что постепенно начали вводить законы против ЛГБТК+. Меня начали принудительно исправлять. Я и до этого пела в церковном хоре, ходила в воскресную школу, регулярно исповедовалась и соблюдала посты, теперь же из меня пытались изгонять демонов, регулярно проводились беседы со священниками и монахами. В 15 лет я собиралась уходить в монастырь и готовила себя к этому шагу. Это казалось единственным выходом из моей ситуации, хотя к тому времени я уже видела другую лесбиянку, которая не мучилась стыдом и виной. Меня буквально спасли отношения, завязавшиеся в интернете с девушкой старше и спокойнее, мы до сих пор вместе и счастливы. Сейчас мне 22, я регулярно общаюсь с психологиней, но всё ещё ощущаю себя грязной и грешной, хотя давно не верю в бога.

Д.

Я вынужден молчать о своей ориентации, поскольку отец довольно гомофобен. С каждым днём всё сложнее жить и находиться в России, а уехать я никак не смогу. Родом из Нижегородской области и рад, что есть Крапива, где можно поделиться наболевшим и читать новости. Плюсом ещё складывается так, что им будет плохо от новостей, когда они узнают, что одна из моих кузин является трансгендерной персоной и будет совершать переход. Мне больно и страшно наблюдать за тем, как обычных геев, лесбиянок и т. д., приравнивают к преступникам, когда поистине настоящих преступников оправдывают и выпускают из тюрем. Мне так больно, что хочется покончить с собой каждый день.

Л. — он/его

Я осознал свою трансгендерность, живя за рубежом, а теперь, после запрета перехода и череды “экстремистских” дел в России, планирую реэмиграцию. Здесь и сейчас я, можно сказать, одной ногой в шкафу и уже не вижу смысла делать каминг‑ауты. Простым цивилизованным европейцам слишком легко игнорировать существование квиров, сложно — почувствовать всю важность активного принятия. Но мне много и не надо: не рассуждают при мне о засилье извращенцев и необходимости конверсионной “терапии”, и ладно. Всё‑таки одно дело молчать, чтобы не сталкиваться лишний раз с непониманием, и совсем другое — бояться подвергнуться насилию или угодить под арест и молчать. Я много думаю о том, как буду обходиться со своей идентичностью в России. Представляю себя этаким двойным агентом: весь день я девочка, а вечером прихожу домой и “сбрасываю” с себя это прикрытие. У меня почти нет дисфории, спасибо вставшей на место менталке и моему бойфренду. У меня есть ещё пара надёжных людей, которые меня примут и поддержат. Я на 99,9% уверен, что переживу необходимость ежедневно “играть в девушку”. Но мне бесконечно больно от несправедливости. Неправильно, когда “говорить о себе или нет” перестаёт быть обычным выбором между большим и меньшим комфортом имолчание становится вынужденной мерой безопасности. И я ненавижу тех, кто вынуждает людей скрываться.

G.

Я бисексуал, и я больше семи лет скрываю это от родителей. Скрываю своих партнёров, свои переживания и чувства. Мне страшно говорить им об этом, я знаю, что они не примут меня, для них это горе. Я люблю своих родителей, я не хочу портить с ними отношения и не хочу испытывать боль от их непринятия. Поэтому я буду молчать, я буду скрывать это столько, сколько смогу.

Быть квиром в России — больно, потому что даже сейфспейс не может гарантировать безопасность.

Х. — зи/они

С.

Я устал прятаться, я устал приходить домой уже второй год и слушать постоянное вещание зомбоящика, я устал видеть мою маму, которая радуется тому, что люди умирают, я устал скрываться.

Я устал выдавать себя тем, кем я не являюсь.

Я ненавижу своего бывшего, который поддерживает тысячи смертей, которые произошли за эти два года.

Недавно я пытался выйти в окно в пьяном угаре, потому что я устал так существовать.

Я боюсь жить, я боюсь своей матери, я боюсь своего окружения, я боюсь, что никогда не стану самим собой в стране, в которой я хочу жить как нормальный человек.

Л. — она/её

Я в немоногамных грейсексуальных отношениях. И если про первое описание моих отношений знает лишь несколько моих самых близких подруг, то про второе — никто. Я понимаю, что со стороны, для людей, которые нас не знают, мы выглядим как обычная гетеро-пара, но лишь потому, что о многом нельзя говорить. Мне часто кажется, что если наши родители или знакомые узнают о наших ориентациях или особенностях отношений, от нас отвернутся. И это даже не смотря на то, что нас окружают люди со схожими ценностями и социальными/политическими взглядами.

О.

Мне 14 лет, девочка. Я живу в многодетной семье, где мама православная, а папа атеист. Лет до 13 я была тихим и очень послушным ребёнком, без своего мнения, слушала только гомофобных родителей и ходила каждое воскресенье в церковь, с детства мне внушали, что мужчина выше женщины, а смена пола и “нетрадиционные” отношения — грех и неприемлемо. Длилось моё послушание не долго, в какой-то момент я влюбилась в свою подругу, хоть это было очень странно и необычно для меня, но я не стала пытаться переубедить себя в чём-то, я честно призналась, что люблю и парней и девушек, что я — бисексуал. Позже я призналась подруге и мы какое-то время встречались, за этот период моей жизни я многое переосмыслила, поняла, что выбор партнёра или гендера никак не делает человека плохим. И несмотря на то, что истории должны были быть посвящены здесь молчанию, я расскажу вам о перевороте моего внутреннего мира, когда я перестала кивать родителям на любое их слово и начала строить свою личность. В тот день, когда я призналась подруге в любви, я также рассказала родителям о том, кем я являюсь на самом деле, о том, что мне нравятся девушки. я не испугалась ни скандалов, ни проклятий в свою сторону от мамы, ни разочарования от отца. я больше не хотела молчать. С тех пор я стала самостоятельным человеком, я смогла справиться с тем, что меня осуждали в моей же семье, и через какое-то время они приняли меня. Что же происходит теперь? Теперь собственная страна объявила меня и всех людей, относящихся к ЛГБТК+сообществу, террористами! Несмотря на это я не буду молчать, пусть меня посадят в тюрьму, это будет гораздо лучше, чем бояться показать себя настоящего людям. Я буду говорить везде и всегда о том, кто я.

Быть квиром в России — держаться за своих квирных подруже, потому что вместе не так страшно.

Х. — зи/они

А.

Моя история, желание высказаться, заключается в том, что мы с моей девушкой устали молчать. Устали скрывать наши отношения от всех, кроме наших матерей и друзей. Невозможность взять за руку, поцеловать, обнять, приласкать на людях. Невозможность поддержать, выступить законным партнёром в больницах, путешествиях и вообще во всех сферах жизни в нашем государстве. Лично мне тяжело молчать о том, что я необычная, тяжело скрывать настоящую себя. Надоело вместо требуемой мне медицинской помощи получать отвратительное отношение только потому, что я выгляжу негетеронормативно, и ждать пока я стану инвалидом или умру, потому что ни одна больница не хочет мне помочь из‑за моей ориентации и чайлдфри позиции. Всем, таким же как и я, хочу передать, что мы не одни, и однажды точно станет лучше. Не здесь — так значит однажды окажемся там, где мы имеем право быть и право говорить.

А. — она/её

Мир всегда отчаянно убеждал меня, что мне повезло. Повезло жить в городе-миллионнике. Повезло расти в полной семье. Повезло иметь две зимних куртки вместо одной. Повезло разбираться в лингвистике. И, кажется, только в одном моё везение пошло прахом. Я пансексуальна. Оказалось, мне не повезло втайне от всего мира встречаться с девушкой — и молчать о светлых чувствах внутри. Не повезло быть униженной за попытку доказать, что представители ЛГБТК+ — люди, достойные уважения на равных с любыми другими людьми. Не повезло чувствовать себя запятнанной после осознания собственной ориентации. Не повезло выдерживать давление родителей из‑за подозрений о принадлежности к “этим”. Не повезло скрывать жгучую ярость, выслушивая пространные речи классрука о зловещей западной пропаганде. Не повезло оставаться наедине с трудностями в едва зародившихся отношениях — ведь друзья попросили «не приплетать в общение эту вашу повесточку». Не повезло… существовать, да? Нет. Ведь нас, таких невезучих, больше, чем кажется. А это значит, что нам, прежде всего, повезло ДРУГ С ДРУГОМ. Пусть «день молчания» однажды окажется не более чем приметой страшных лет — времени, когда мы молчали, чтобы выжить. Мы справимся 🤍

К. — он/его

Хочу лишь только, чтобы я мог быть собой, не боясь даже близких мне людей. Хочу быть собой.

Прошу, берегите себя 💚

Х. — зи/они